Лихтенвальд из Сан-Репы. Роман. Том 2 - Алексей Козлов

Командир майор Бузуев, сменивший Моргопляса, хоть и носил остро славянскую фамилию, при ближайшем рассмотрении оказался обыкновенным татарином, и витиеватые восточные нравы, напоенные негой и непредсказуемостью, при нём расцвели пышным цветом. На своём представлении перед частью, он, уже наслушавшись чуждых наущений о непорядках, разъевших дисциплину, сразу стал топать маленькими наполеоновскими ножками в тщательно начищенных сапогах и пугать военных строителей поистине адовыми картинами своего будущего правления.

Бузуев, однако, слова не сдержал, так как оказался хитёр, и вёл политику подковёрную и вкрадчивую.

………………………………………………………………………….

Следующим в нашей иерархии по праву должен стоять майор Дранко.

Майор Дранко, начальник снабжения части, маленький, толстенький человечек, обладал классическим меланхолическим характером. Описывать его следует снизу. Сапоги не налазили на его почти женские икры, и были всегда приспущены дембельской гармошкой. Военные шальвары, о которые он беспрерывно вытирал руки во время полководческих инспекций столовой и офицерских кабинетов, были залоснены до потери натурального защитного цвета и блестели, как колготки Мадонны. Френч его был вообще неописуем по той же причине – огромному числу жирных пятен по всей поверхности. Пятна располагались очень живописно, но по большей части на животе. Рубашка под френчем имела точно такой же вид и в описании не нуждалась. Фуражка, более напоминающая первый блин, испечённый дилетантом, занимала на его голове всегда какое-нибудь причудливое место и либо съезжала за ухо, либо каким-то чудом держалась на затылке. Ходил майор, переваливаясь, как пингвин, из себя не выходил никогда, и на его лице обычно было отрешённое выражение. Его африканские губы были припухлы и масляны, глазки, маленькие, но буравящие, были масляны же. Отрешённость от жизни и её бурь спасала нервы майора Дранко и сохраняла его здоровье от неминуемых для нормального человека, попавшего в армию, инфарктов и инсультов. Хладнокровие его было феноменально. Прошлой зимой его в течение пяти месяцев бомбардировали из штаба депешами, предупреждая о том, что вагон угля для котельных выслан, потом его стала бомбардировать станция, куда уголь был выгружен на неприспособленной площадке вблизи путей. Слёзно его просили забрать уголь. Клянчили. Умоляли. Мол, добро лежит под открытым небом, без охраны, как бы чего не вышло. Пропадёт добро. Но майор Дранко выжидал и ничего не предпринимал. Когда весной, при первых пернатых, военные строители были откомандированы на станцию, угля там уже не было, а на месте кучи оставалась горка чёрной пыли и жёлтая газета с огненным призывом к бдительности. Когда майор доложил об инциденте командиру войсковой части, тот долго рвал и метал, посылая громы и молнии на голову зама по снабжению, но Дранко держался стойко и обвинял во всём «Нечестных людей».

Хотя он и говорил абсолютную правду насчёт нечестности местного населения и его воровских поползновениях, он так и не смог объяснить, почему ему не пришло в голову заняться вывозкой чуть раньше, а не через пять месяцев. Вспоминая об этом сейчас, я уже не склонен считать такой подход глупым, как раньше, напротив, пере нами – умнейший и дальновиднейший подход: Уголь предназначался собственно говоря не самой части, а военному городку, что снимало с майора Дранко львиную долю ответственности за происходящее, и исчез он, я полагаю, совсем не без помощи ушлого майора. Окажись этот человек в конце концов валютным миллионерам, в этом не было бы ничего удивительного. Но о том, чего не знаем, говорить не будем. В общем, майор Дранко был чудесный человек, прекрасный военный и изумительный, судя по всему, семьянин.

Именно этот майор волею судьбы чуть было не послужил причиной моей безвременной кончины. Именно он приказал мне заменить заболевшего ангиной начпрода, и сопровождать машину в Бецк, где часть получала положенные ей продукты. Получив все причитающиеся бумаги, я сел рядом с водителем и в приподнятом настроении стал рассматривать импортный порнографический журнал.

Ехать нужно было часа два. Полёт над занесёнными снегом полями проходил нормально. Серые камни торчали из-под снега, холодный ветер трепал сухие зимние ветки. Вдали маячили тревожные заросли бамбука. Я стал засыпать, как вдруг меня бросило на окно и с силой ударило. Мы свалились в кювет. Водитель обрушился на меня. Молодой водитель, не знавший причуд здешней дороги не совладал с поворотом и вылетел по счастью в гигантский сугроб, где наше путешествие закончилось. Я вылез из машины. Болела грудь и рука. Проинструктировав шофёра, хромая, я двинулся по дороге к посёлку. Там я позвонил в часть, а сам, как античный герой своим ходом отправился в общежитие. Раздевшись, я огляделся. На руках были две ссадины, рука и грудь почти черны.

Это происшествие, едва не окончившееся плачевным исходом, ясно показало мне, насколько здесь нужно быть осторожным и предусмотрительным, дабы остаться в живых в чуждой и опасной среде.

Замполит Кораблёв был женственен и прихотлив в своих привязаностях. Он не любил свои прямые обязанности и коммунистические речи произносил без всякого удовольствия, а когда было возможно, не произносил вовсе. Как у любого военного у него было любимое хобби. Его хобби было исключительным. Якобы для водворения настоящего воинского порядка и борьбы с незаконными почтовыми отправлениями, он оставался в части в ночь с пятницы на субботу. После проведения отбоя, он запирался в своём кабинете со всеми посылками, пришедшими к солдатам за неделю, и потрошил их. После его тщательного досмотра и инспекции я только один раз видел, чтобы он мог выйти из кабинета на своих двоих – его всегда выносили, так он был пьян. Он был остервенело пьян. Однажды, находясь в таком состоянии, он вышел к каре военных строителей и попытался в отсутствие командира части провести развод. Кончилось дело тем, что он качнулся, потом упал и потом уже не поднялся. Все прапорщики люто завидовали майору высоко моральному Кораблёву и его доморощенной таможне, которая давала столь высокие дивиденты в виде спирта, сала и коньяка. При этом у него хватало наглости читать потом лекции ограбленным им солдатам и учить их морали.

Начальник штаба майор Папов был обычным военным, хитроватым, себе на уме, но в отличие от многих других всё-таки брезговал такими методами и взяток не брал. Его звали Деревянным, и эта кличка очень шла к его ничего не выражающему лицу и чрезмерно прямой фигуре, которая, казалось не ходила по земле, а плыла в мертвенном воздухе.

Приблизительно в это время я был переведён в другую роту и вынужден был часто отправляться вслед за военными строителями, прикомандированными к разным частям и разбросанными вокруг Нусеквы на огромные расстояния. Таким пунктом был и Дагомызов…

…………………………………………………………………………………..

Теперь автор на время вынужден перехватить перо, выпавшее из рук Алекса и рассказать кое-что интересное. Надо было наведаться к солдатам, прикомандированным к разным частям, и начинать ознакомление Алекс решил с города Дагомызова. У этого плана было второе дно – покидая свою часть, можно было пожить в спокойной обстановке вдали от кретинов с большими погонами, отдохнуть, всё-таки общаться с солдатами много приятнее, чем с давно набившими оскомину толстолобиками, тем более с теми, кто тебя уже просто ненавидит. Честно сказать, у Алекса не было никакого приказа на посещение Дагомызова, но оставаться в части после скандала с письмом, никакого желания не было.

С тремя томительными пересадками Алекс добрался до Долбомызова. Где-то здесь располагалась часть, в которую и лежал его путь. Военные поселения трудно спутать с чем-либо иным, представшее перед ним скопище серых бараков за бетонной стеной могло быть только военным объектом. За гигантским бетонным забором с отчаяной решимостью топали люди и раздавались ужасающие патриотические крики. Сатанинское упорство в этих занятиях вызывало уважение. Там занималась шагистикой образцово-показательная военно-строительная часть. Тайны её мадридского двора не были видны глазу, но зато радовали ухо. Там развлекались лихие усатые прапорщики. Цинизм и искренняя забота об обороноспособности ненаглядной родины совмещались в них самым причудливым образом. Алекс вспомнил, как в роте, куда он попал в конце службы, лихой пьяный прапорщик стал расшивать ушитые ХБ опасной бритвой. Он полоснул по штанам воина и вместе со штанами разрезал мясо. Воин даже не мог крикнуть – его парализовало от боли. Воина еле спасли от потери крови и болевого шока, благо госпитать был рядом. За это прапорщика отчитали и заставили написать объяснительную. Ладно бы искоренял непослушного обидчика, так нет же, прапорщик боролся за верность уставу, за закон.